История запорожских казаков. Военные походы запоро - Страница 109

109

Несмотря на такое шатостное настроение запорожского войска, в это же время шел вопрос о пограничном русско-турецком размежевании. Октября 22-го дня между Россией и Турцией установлена была так называемая «межевая запись» стараниями русского думного дьяка Емельяна Украинцева и турецкого паши эффенди Коч-Магмета. Эта «межевая запись» гласила следующее: «Початок границ от польских концов, где польская граница скончалась, вниз рекою Бугом до наших коммиссарских обозов, и от наших коммиссарских обозов паки рекой Бугом за два часа до Ташлыка, который называется по-турецки Великий Конар, и от Великого Конара полем поперек реку Мертвово (то есть Мертвовод), а перешед Мертвово, полем через Еланец, который по-турецки называется Енгулою, где впадает Великий Ингул; потом перешедши Великий Ингул, полем до реки Малого Ингульца, а перешед Малый Ингулец через брод Бекеневский, который от Кызыкерменских пустых мест в десяти часах, а от того броду полем прямо до устья речки Каменки, где оная впадает в Дневпр, а от Кызыкерменских пустых мест до того места четыре мили, и там кончается граница».

Впрочем, в той же «межевой записке» сделана оговорка, что «подданные его царского величества вольно могут ходить на Лиман и на Черное море для своих пожитков, токмо смирно и без оружия».

По донесению одного из русских комиссаров Димитрия Максимовича гетману Мазепе от 24 октября с Буга и Корабельной, дело об установлении пограничной русско-турецкой черты на этот раз, однако, не было вполне окончено: причиной тому была внезапная смерть турецкого комиссара паши Коч-Магмета и необыкновенные претензии, предъявленные со стороны новых турецких комиссаров.

Дело об определении границ, тянувшееся, как писал Максимович, уже в течение трех лет, с приездом вместо умершего паши Коч-Магмета нового турецкого комиссара, длилось еще около трех недель и все еще не приведено «к всеконечному окончанию». «С сей (то есть правой) стороны Днепра земли и речки восприяли определение не концами или какими, явно положенными знаками, а только изображенной на письме линиею в таком порядке и расположении: от польской границы вниз рекою Бугом до Ташлыка, от которого неподалеку во время Чигиринской войны были турецкие мосты, а от того Ташлыка полем прямо через Мертвые Воды, через Великий Ингул и Малый Ингулец до устья речки Каменки, которая выше Кызыкерменя в нескольких милях в Днепр впадает, в письмах, взаимно данных, положены крепкие статьи о том, что мирные договоры о нестроении Кызыкерменя и иных городов, о нестеснении вольностей и всякой свободы, о мирном между собою пограничном пребывании и все, что в них на пользу всенародную положено и поставлено, были ненарушимы сохранены. О крымской же стороне никакой отмены в письмах не сделано, потому что когда пришла очередь договариваться о ней, то от (турок) были предлагаемы неудобо решительные запросы, особенно о Каменном Затоне, и хотя мы, согласуясь с пактами, склоняли их к согласному той стороны разсуждению, однако они, опираясь вместо действительной причины на свое упорство, это принять по нашему предложению и описать не захотели, чтоб та сторона в таком порядке оставалась, как о ней в мирном договоре положено; только к тому и приклонились, чтобы отложить коммиссию о той стороне до предбудущого года… После этого начальные комиссары обеих сторон Днепра, октября 25-го дня, разъехались восвояси».

В конце листа Максимович приложил особую цыдулу, в которой о запорожцах заметил так: «Господа запорожцы до сего времени пребывают в постоянстве, и хотя в течение целого лета чинили похвальбы, однако указами удержаны были, и ныне последняя монаршеская грамота, задержанная у думного (дьяка), послана на Кош».

Устранив себя против воли от пограничных дел, запорожцы, главным образом их кошевой атаман Константин Гордиенко, взамен того старались сделать вред москалям и вместе с ними людям гетмайского регимента в других отношениях. Так, когда великороссийские ратные люди должны были переправляться через днепровские пороги в том же 1705 году, чтобы попасть в русские крепости против Сечи и ниже ее, то кошевой Гордиенко отдал тайный приказ кодацкому полковнику дать москалям такого «переправщика», который бы все байдаки русские разбил и всех ратных людей до единого потопил. Такой же ненавистью дышали Гордиенко и его близкие клевреты к посполитым гетманского регимента, поселившимся по реке Самаре и основавшим там свои хутора: считая реку Самару искони веков собственностью войска, запорожцы отнимали у них скот, разоряли пасеки и угоняли лошадей.

Гетман Мазепа подозревал, что такое задорное настроение в войске запорожском поддерживают крымские татары и потому из Москвы послан был для приведения запорожцев на верность государю стольник Федор Протасьев, с которым соединился генеральный есаул гетманский. Но ни стольник, ни генеральный есаул не могли узнать о скрытых замыслах кошевого Гордиенка, сами же запорожцы только «на голых словах декларовались в верности великому государю», а присягу обещали принести только тогда, когда к ним прибудет от царского величества «какая-нибудь знатная особа» и посланный от гетмана с «казенниками» и с царской казной. О таком поведении «скаженых псов запорожцев и о врожоной и обыклой нестатечности их», Мазепа донес мая 14-го дня 1706 года графу Федору Алексеевичу Головину.

В Москве по-прежнему терпеливо относились к непостоянству запорожцев и в конце июня месяца на имя кошевого атамана Петра Сорочинского отправили в Кош годовое денежное жалованье с дворянином Дуровым и подьячим Борисовым.

109